Маньяк с бритвой Оккама

Два обола положу я тебе на веки.
Два обола - для перевозчика плату.
А могла бы купить на них хлеба детям,
Только я не настолько богата.

Не настолько богата, чтоб быть свободной,
Чтоб не слушать того, о чем судят люди.
А они говорят - "Так богам угодно.
Вот и эта поплачет, да и забудет.

Погорюет и снова начнет смеяться,
Вот увидете - скоро найдет другого.
У нее - как у каждой - куда деваться?
Хватит памяти только на два обола.

Всей любви ее ценность - две медных монеты,
Да и те истертых, неполновесных.
Но никто не оценит и память эту,
Не в почете памятливость у местных.

Забывай скорей - так ведется от века.
И опять для гостей отворяй палаты".
Два обола тебе положу на веки.
Два обола - для перевозчика плату.

(с) anna_porshneva

P.S. Кто ещё не видел - рекомендую почитать журнал.

Мама, - культурная, нескандальная, -
учила мальчиков Диму и Вову:
«Никогда не швыряйтесь друг в друга Навальными:
это очень гадко и не ново!

Ссоры бывают даже между братьями,
тёрки – даже между братками.
Но хорошим деткам надо их разруливать по понятиям –
не кидаться бябяками, а жаловаться маме».

Первым не выдержал мальчик Дима:
«Вова стал слишком нахальным,
что-то делать с этим необходимо!» -
и кинулся в него Навальным.

Вова честно крепился три, а то и четыре года,
но потом не выдержал тоже.
На глазах у всего честного народа
заехал Навальным Диме по его вдумчивому, интеллигентному лицу.

Все это очень печально;
я не к тому, чтоб в политическом дискурсе были одни сюси-пуси,
но что ж это за дело – кидаться Навальными...
Не провести ли конференцию по культуре дискуссии?

Да, возможен вопрос: в аллегории присутствует мама –
ее-то как понимать?
А это общественность Российской Федерации, скажу вам прямо,
общая наша мать.
(с) wyradhe

Упёрто из-под замка с личного разрешения автора.

Полезно иметь обширную и разнообразную френдленту. Чего только там не обнаружится... Утаскиваю к себе в общем-то лишь чтобы не потерять.

Z (O.M.)
Хватит ждать, что она тебе снова напишет: «Привет».
Всё равно она едет по жизни в другой полосе.
Вероятность, что ей не плевать, лишь в твоей голове.
Попрощайся немедленно с ней. И забудь насовсем.

Весь твой мир – это только следы её кед на песке.
Прорастай же оттуда, рви корни, беги в тёмный май.
Как бы ни было сладко вариться в тягучей тоске,
Прекращай, поднимайся, не ной, не пизди, забывай.

Пусть от этой идеи как крыса скребется в груди,
Как с похмелья тошнит и безумно болит голова.
Ты мальчишка, но, может быть, время пришло подрасти.
Взрослым быть – это в том числе значит уметь забывать.

В это трудно поверить, но можно жить после любви.
Можно даже когда-то потом снова двинуться путь
По страстям. Но пока ты себе не поставишь на вид
И не ёбнешь – не выгребешь. Выставь же, ёбни, забудь.

***

Он
У неё были плечи, веснушки и нервная мама.
У него – умный взгляд, коммуналка, отцовский кисет.
У двоих – неодетое лето, безумные планы,
Общий смех, два кота, радиола, немного друзей.

Без особых причин разошлись. Так случается. Что там –
Так случается чуть не всегда. Счастье было – и нет.
Он не плакал, не выл, просто встал и пошёл на работу.
Просто выстоял смену, вернулся и выключил свет.

И вот так год за годом. Размеренно, тихо, спокойно
Он вставал и ложился, работал, курил – как-то жил,
Ожидая её возвращения. Бури и войны
Проносились по телику мимо него – миражи.

Он откладывал деньги на имя её на сберкнижке.
Каждый день по дороге с работы он брал ей цветы.
Он до старости не изменил ни квартире, ни стрижке –
Тем, что были при ней. Жалко – недолговечны коты.

Он ложился всегда на кровать возле самого края,
Оставляя ей место у внутренней тёплой стены.
А она разводилась, рожала, старела, не зная,
Что всегда обеспечена тылом, и можно не ныть.

Мы смеялись детьми, когда он постаревший и серый
Проходил через двор с неизменным тюльпаном в руке.
Забивались на деньги всей бандой – кто сделает первый,
Сможет дерзостью вызвать обиду и гнев в старике.

А однажды донёс ему кто-то в районной аптеке,
Что она умерла, что поставлена в деле печать.
Он не плакал, не выл, просто смежил усталые веки
И забыл моментально о том, что способен дышать.

Мы давно уже выросли, нам всё на свете известно.
Но неясно одно – нет ответа ни вне, ни внутри –
Может быть, только он-то и прав, только так жить и честно?
Может быть. Только кто бы решился за ним повторить.

(с) susel_times

З. Ы. Любопытно, что автор-то в обоих случаях один. Надо будет почитать, что там ещё есть...

Эта короткая поэма попалась мне у одного из френдов - и я не могу утащить текст к себе для памяти - просто чтоб было:

( Read more... )

ЧАС ПИК

Здравствуйте, Саша.
Можно сразу на "ты"?
Ты проходи, не стесняйся, будешь салат?
Ну, значит, чаю. Вот ведь, чайник остыл,
грел же, казалось, десять минут назад.

Спрашивай, Саша.
Что ты хочешь узнать?
Что у тебя, диктофон или хэндикам?
Дай причешусь хотя бы.
Всё, начинать?
Всё, начинаю.
Ехал издалека...

1.
Думаю, это случилось,
когда проезжали Пермь.
Да, точно,
сейчас вот вспомнил.
Тот эльф в купе
мне не понравился сразу,
взгляд такой, с наглецой,
а впрочем,
они же все на одно лицо.
Когда им давали гражданство,
мы все кричали "ура!".
А потом эти твари, считай,
захватили Урал.

Их тут было полно и встарь,
иначе откуда
это уральское чудо:
светлоглазые девушки
ледяной, неземной красоты?
Но мы отвлеклись немного,
если не веришь, ты
возьми почитай источники --
об этом есть у Бажова.
Поверь, они здесь давно.
Но раньше
не брали
чужого.

Я сразу не понял,
но что-то заныло внутри,
когда он сошёл.
Поезд дрогнул,
вокзальные фонари
поплыли в грязном окне,
а он стоял на перроне
и улыбался мне.
Довольно скалился, сука,
рукой помахал вослед.

А позже я выяснил.
Он украл у меня
десять лет.

2.
Если ты покупаешь грибы
с глазами
для соседских детей,
пьёшь в закусочной лунный мёд,
мерцающий в темноте,
ищешь жене браслет
с огневушками в янтаре,
любуешься светляками
в колбах уличных фонарей,
в общем, если идёшь по рынку
в эльфьем квартале --
следи, чтобы эти
руками тебя не хватали.

Здесь могут стянуть минуту,
две или пять.
Будешь на них опаздывать,
или всех ровно столько ждать.
Если вор очень борзый,
можно лишиться часа,
максимум -- дня.
Но
никто
никого
никогда
не грабил
так, как меня.

У них вообще не принято
красть у смертных.
Считается, ну зачем
владельцу веков несметных
ничтожно малые сроки
какого-то дурака?
Смешно: олигарх-карманник.
И я так думал, пока
не вычитал где-то:
за точность цитаты не поручусь,
но, вроде как, наше время
для них разнится на вкус.

Минута
"успел вскочить в последний вагон"
Минута
"шепот в ключицу, негромкий стон"
Минута
"безмерно жаль, мы сделали, что могли"
Минута
"болит болит боже как болит"
Минуты
"кончается воздух",
"удар",
"поцелуй",
"невозможный гол".
Минута за час,
полчаса за месяц,
неделя за год.

Всё это можно купить,
если знать места и времени тьма.
Но в долг не бери никогда,
пожалеешь, что занимал.

3.

Один мой друг,
из тех,
за которыми следом ходит война,
купил
за четыре года любви
два дня спокойного сна.

Я говорю, тебя же нагрели,
сделка -- чистый грабёж.
Я говорю, ты что, совсем идиот?
Он говорит, не ори,
чего ты орёшь --
с нами сидит мой взвод.

Борис,
или кто-то с таким же
шрамом на левой щеке.

Андрей
или кто-то с таким же
крестиком на шнурке.

Олег
или кто-то с такой же
татуировкой "ОЛЕГ".

И все остальные.
Или такие же, я не уверен: снег,
не тающий снег на лицах
не даёт разглядеть черт.
Но я думаю, это они, иначе зачем
они здесь сидят --
на окне, на полу, за столом.

Два дня не звони,
я планирую выспаться.
Время пошло.

4.
Мой вор
попался на новой краже
пару недель спустя,
потом мне сказали -- по эльфьим меркам
он, в сущности, был дитя.
Но глянуть ему в глаза,
но плюнуть ему в глаза,
как я хотел, не срослось:
наутро его в СИЗО
нашли -- формально живым,
но газеты
не публиковали фото,
а следователь со стажем
моргал и сдерживал рвоту.

Всё ясно.
Семья не терпит позора,
семья смывает позор.
И не сердите эльфа --
эльф неприятен, когда он зол.
Понятно стало одно: ни года, ни часа,
ни даже пары минут
они не вернут.

5.
Мне снится огромное
черное сердце промзоны,
стеклянный снежок
в жухлом свете ночных фонарей.
Я вижу его, незнакомца,
он сеет минуты, как зёрна,
минуты апреля
хоронит
в колючем пустом январе.

Мне снится,
как он поливает
промёрзшую землю июлем
моим, неслучившимся, жарким,
бездумным, цветным.
Я вижу сквозь толщу земли,
в ней дремлют минуты, как пули,
отлитые в форму и смятые
зерна войны.

Мне снится:
мои семена,
вырастают на сажень
из пуль превращаются в бомбы,
ворочаются, поют,
и первый мерцающий день
пробивается в полночь и сажу,
зелёным огнём выжигая
январский больной неуют.

И шумные кроны недель
взрываются
и взмывают
на стройных стволах,
светят, дышат и говорят.
Цветут медоносные дни
моего непрожитого мая,
несбывшегося июня,
непрошлого октября.

Вот тут я всегда просыпаюсь,
с неясным чувством утраты
и после весь день не знаю,
куда бы себя приткнуть.

Ну что ты хочешь спросить?
Хотел бы я их обратно?
Да ну...

6.
Столкнулись случайно,
в гостях у общих друзей.
Не виделись с выпуска,
да и не искали встречи.
Тогда, в институте, ну что:
разок проводил под вечер,
разок целовались по пьяни,
разок ходили в музей.

Домой возвращались вместе,
июнь, накрыла гроза,
хохочем на остановке
в вечернем лиловом свете.
Прости, говорит, пора
идти.
Понимаешь -- дети.
И рано вставать.

Где ты был десять лет назад?

Я слышал этот вопрос,
должно быть, десятки раз.
От каждого
важного для меня человека,
до сих пор
не укладывается в голове, как
всё это работает.
Странно, к примеру, джаз
мне нравится тот,
что уже десять лет забыт.
И разное там по мелочи, чистый быт:
устаревшие шмотки,
реликтовые манеры.

Не веришь?
Вижу, не веришь.
Да и не надо веры.

Однажды, Саша, в четверг
ты не вспомнишь, что было в среду,
но вспомнишь меня
и нашу с тобой беседу.

Я ждал этой шутки.
Вы все
в этом месте шутите про бухло.

Я тоже был идиотом.
Потом прошло.


7.
Полоз приехал лично.
Знаешь меня, говорит.
Не спрашивает, уверен, что знаменит.
Да, говорю, конечно.
Бессмысленно отрицать,
в городе не было тех,
кто не знал бы его лица --
безупречного, хищного, как у всех у них,
притягивающего взгляд -- лесные огни
пляшут
в зелёных глазах подземных владык.
Если явился Полоз, принято ждать беды.

Любой, кто с эльфом хоть раз
имел любые дела,
мог, например, очнуться в чем мать родила,
в четыре утра, на карнизе,
этаже на шестом,
в незнакомом городе
(как выяснялось потом).
Или мог внезапно пропасть среди бела дня.
Впрочем, в подобном их, думаю, зря винят.
Город у нас неспокойный,
сгинуть у нас легко,
лишнего ляпнул в маршрутке -- и был таков.

Полоз приехал лично.
Охрану бросил внизу.
Вложил мне в руку подвеску,
похожую на слезу
или хрустальное яблочное зерно.
Я побелел от злости. Думаю, вот говно,
теперь ещё и глумятся,
гнить им всем под забором.

Это что, говорю, за цацка, привет от вора?

Он отвечает, слушай,
знаю, что мы в долгу.
Больше дать не могу.
Действительно не могу.
Это всего лишь час,
но ценный, особый час.
Ты примешь его, простишь нам урон
и больше не встретишь нас.
Мы не любим
и мы не будем
ни у кого в должниках.
Ты ведь умный. Ну, по рукам?

И я кивнул: по рукам.

8.
Я и правда их больше не видел,
а через пару лет
все они
куда-то исчезли
ясным июньским днём.
И с тех пор мне никто не верит,
только вот
знакомый поэт
говорит:
Мы тут все вне времени,
все потерялись в нём.
Всякий пишущий неуместен,
выталкиваем средой,
отстаёт или обгоняет --
всё одно пролетает мимо.

Кстати, думаю, он метис:
вечно лёгкий и молодой,
невозможно красивый, резкий
невыносимо.

Потому ему предоставят шанс.

В тот час, когда он умрёт,
кто-то явится, так и вижу:
без охраны, с мешком бессмертия.
Он им скажет:
"вас не бывает, вы выдуманный народ".
Он им выдаст все свои лучшие
междометия.
Сдохнет этаким победителем,
улыбающимся палачу,
гордо вздернув свой безупречный
эльфячий нос.
Когда я об этом думаю, я безудержно хохочу,
как будто бы я отмщен
и помилован заодно.


9.
Новостные ленты
автоматно
стрекочут.
Испуганные смс
стрижами
носятся.
По останкам
узнать
совсем нелегко, чья
дочь -- глаза мамины,
нос отца.
Двух часов не прошло --
а эксперты валом,
кто всем этим голову
забивал им.
Слушаешь. Леденеешь.
Должны быть списки,
почему-то
нет интернета.
Какой она называла рейс?
Какой она называла рейс?
Какой она называла рейс?

Этот.

Потом звонит телефон.
Её номер.
Её голос.
Мы в порядке, и я, и дети,
так, слегка испугались.
Папа, мы попали в аварию,
в аэропорт мчась,
на рейс опоздали
на час.
Ушиблась только немного,
да ну, сама виновата,
и ещё разбился кулон,
помнишь, ты мне дарил
когда-то.


10.
Вот моя история, Саша.
Или как там тебя, Гюрза?
Или, может, Медянка?
Дома хлебнёшь позору-то?

Ну избавь меня, ну не надо
строить мне такие глаза,
я вас чую,
как вы, должно быть,
чуете золото.

Просто хочешь узнать финал?
Он забавный: мне сотня лет,
десять лет, как ушёл последний,
кто был мне дорог.
Десять лет я тут гнил, как плот,
завернувшись в плед,
век мой даже с учетом кражи
был слишком долог.
Всё, что можно было прожить,
я прожил до тла.
Я могу белоснежный мёд,
и сочащийся в щели яд,
я умею ласкать
и наматывать на кулак.
Мне плевать на бессмертие --
мне важна идея прощения

И поэтому мы сейчас
замутим травяного чая,
будем пить
редкий сбор моего последнего лета.
А потом ты пойдёшь к своим
передашь им:
я вас прощаю.

И не важно,
что вы не просили меня
об этом.

Оригинал взят отсюда:
lllytnik.livejournal.com/89293.html

Проходили эпохи, генсеки, цари,
разгоняйся же, ветер, и пламя – гори,
саранча проходила и плыли века,
и текли времена, как большая река.
Оставались земля и деревья на ней,
деревянные домики между дождей,
оставалось сплетенье размытых дорог,
оставались сады, что никто не берег,
одичалые яблоневые сады,
оставались старухи да их деды,
потемневший портрет да икона в углу,
черный хлеб да похлебка из лука к столу.

Перемешаны; чудь, татарва и мордва,
разгорайся, огонь, разрастайся, трава;
все цари да чиновники тенью пройдут,
ну а мы-то навеки останемся тут,
от курильских морей до донбасских степей
в эту землю врастем и останемся в ней.

И когда ты по черной дороге придешь
через мокрое поле и меленький дождь –
будет теплая печь, будет хлеб на столе,
и не спросят, какой нынче век на земле.

(с) А. Долгарева

Фотография ретро с привычным потёком в углу
Уступает дорогу металлу, пластмассе, стеклу,
Уступает напору неистово благостных дней.
Виноватые трещинки делают рамку прочней.

Кто вернее хранит фотографию - я ли, она ль?
У моих телефонов увесистей диагональ.
Но у времени в рамке стоим, навсегда рождены.
Это было давно, это было ещё до войны.

А война подступала, входила, втекала война,
И призывно стучала о берег вторая волна.
От одной убежишь, но опять за призывом призыв,
И ушедшие будят детей и вручают призы.

Каждый взгляд из-под рамки зернист и немного колюч,
И, смутясь, убегает уверенный солнечный луч
От нелепой картинки, где дом, и трава, и гамак,
Одиссей, и жена Пенелопа, и сын Телемак.

(с) thorix

Оригинал: http://thorix.livejournal.com/339553.html

P.S. Что-то у меня тэг в загоне. Хорошо, что сейчас вот это отличное стихотворение попалось.

Был мамин любимчик не очень высок –
пять футов два дюйма пацан.
ему сообщили: "В означенный срок
отправишься за океан."
Мамаша всплакнула: "Ах, Чарли, сынок!",
с отцом раздавили стакан,
так вышло, и Чарли в означенный срок
отправился за океан.

Кому козырная до старости прёт,
а кто-то сидит без виста,
ему показали: "Вот твой пулемёт,
отныне ты – Чарли-с-хвоста.
Ты крайний, ты в заднице, так что не спать,
зевнёшь – экипажу конец.
Кольт-браунинг спарка калибра ноль-пять
отныне – и мать и отец."

( Read more... )

Скопировано тут

В мае я выкладывал песню Е. Лукина "Баллада об Арудже Барбароссе". Вот ссылка на ту запись: http://bisey.livejournal.com/326576.html, но на всякий случай выложу второй раз текст:

Грозит окруженье стальным замком.
Кому-то идти в заслон.
Это — войны жестокий закон,
старый, как мир, закон.

Кто отменит его? Когда?
Какой небывалый бой?
Скорее стеклом застынет вода
и песню прервёт прибой.

Взрывая мосты, заступая пути,
простой солдат умирал,
чтоб основные силы спасти,
чтобы ушёл генерал.

…Вёл мавританский шальной отряд
менее тысячи душ
Арудж Барбаросса, рыжий пират,
рыжебородый Арудж.

Не ради веры, но ради вин,
золота, каторжан
он шёл, не щадя ни храмов, ни вилл,
ни грандов, ни горожан.

Испанские части наперехват
двинулись с трёх сторон,
но рыжий дьявол, рыжий пират
в жертву принёс заслон.

Сзади — река. Впереди за леском —
блики испанских лат.
Ну что же, велит умереть закон —
иди и умри, солдат.

Последний удар вслепую обрушь,
проклятья хрипя врагу!
Не правда ли, счастлив ты, что Арудж
уже на том берегу?

А он оглянулся в бегущей толпе,
от остальных отстал —
и вдруг запрокинул в злобной тоске
бешеный свой оскал…

Иди, не оглядываясь, вперёд,
мой гений, мой господин!
Там ждёт тебя твой галерный флот
и младший брат Хайраддин.

Урок переправы ты дал врагу,
ни слитка не потерял.
А это издержки на том берегу,
твой боевой матерьял…

Но ты оглянулся, рыжий пират,
решил свою участь сам.
И испанский наместник, блестящий гранд,
не поверил своим глазам:

словно забыв, что живём лишь раз,
что мертвецам не встать,
Арудж Барбаросса отдал приказ
форсировать реку вспять.

Нет, не застыла стеклом вода,
не смолк прибоя раскат,
но шёл генерал умирать туда,
где умирал солдат.

Неравный бой, беспощадный бой,
безнадёжный короткий бой!
Исход подтверждён испанской трубой —
и день померк голубой…

Погиб. Да главное — не один.
И более — ничего.
А младший брат его Хайраддин
был много умней его.

Он нажил то, что растратил брат,
а главное — твёрдо знал:
должен погибнуть в заслоне солдат,
чтобы ушёл генерал.

…Когда Христа придёт торжество,
то, оттеснив Петра,
сядет по правую руку Его
рыжебородый пират —

за то, что не знал на издержки цен,
наивен, неповторим!
А мы говорим: «компромиссы», «цель»
«жертвы», — мы говорим.

А мы говорим, говорим, говорим,
чёрт бы нас всех побрал!
Пойдём в огонь и в огне сгорим —
уйдёт один генерал.

Приводим примеры из мудрых книг,
из третьих, из сотых рук!
Небо, навеки запомни миг,
когда оглянулся Арудж.

... Всё это время меня в этой песне что-то царапало - и только сейчас я осознал, что именно: оно, конечно, красиво - командир погиб вместе с заслоном (если считать, что в песне изложена настоящая история последнего боя Барбароссы). Но если взглянуть чуть-чуть шире - о чём песня? Увы, но получается, что о том, как Арудж погубил не только заслон, оставленный на смерть, но и всех, кто ему доверился и шёл за ним ("Арудж Барбаросса отдал приказ форсировать реку вспять"). Он-то ведь пошёл назад не один - а со всем отрядом, уже успевшим пересечь реку и ждущим встречи с ожидающим на побережье галерным флотом. Не в упрёк Лукину - но к чему прославлять такого командира?

Тысячи лёгких единым ртом
Множат и множат ложь:
"У одного человека - дом,
А у другого - нож",

"Делай, что хочешь, но нас - не трожь", -
Каждый как штык, как болт.
У одного человека - нож,
А у другого - "Кольт".

Здесь ты не столь наблюдатель, сколь
Вынужденный солдат:
У одного человека - "Кольт",
А у другого - "Скад".

Что остановит распад, разлад
(Повод давно забыт)?
У одного человека - "Скад",
А у другого - стыд.

(с) better_days

Когда-то я уже помещал у себя это стихотворение Е. Лукина - и у меня тоже в комментах завязалась нелохая дискуссия. Но вот тут всё развито так, что не могу не перепостить:


Наверное, было обидно до слёз,
когда остроумный испанец
придумал голландцу прозвание «гёз»,
по-русски сказать, «оборванец».

Наверное, был озадачен простак.
Словечко острее занозы.
Но вскоре сказали голландцы: «Раз так,
мы — гёзы. Но гордые гёзы!»

Вставай-подымайся, голландский народ,
окрасился месяц багрянцем!
И — как вам по нраву такой поворот? —
голландцы вломили испанцам.

К чему это я говорю и о ком,
блуждая иными веками?
Стотысячный раз обзовётесь совком —
совки нарекутся совками.
Оригинал

( Read more... )